АНДРЕ НОРТОН
Колдовской мир: Берегись ястреба

Алон протянул руки, но не к Тирте, а к сокольничему. Мужчина отдал ему раненую птицу, и мальчик прижал ее к себе тем же жестом защиты, каким Тирта держала ларец. Сокольничий встал. Девушка сквозь волны боли видела, что он медленно поворачивается. Чтобы лучше видеть, он приподнял птичий шлем. В его когте зажат меч. От него исходит слабый свет, соперничающий со свечением ларца.
Тирта закрыла глаза, готовая сдаться, но смерть не пришла к ней, как она надеялась. Может быть, перед ней лежит Последняя Дорога, но что то удерживает ее от этого пути. Алон о чем то говорил раненой птице.
Птица?
Тирта замигала. Теперь боль порождает иллюзии.
Не сокол в руках у Алона. Сияние поглотило черные перья, и из этого сияния возникла туманная картина, Не сокола держит Алон, а странное существо, с телом, поросшим серыми перьями, с большими глазами, окруженными алым пухом. Эта другая птица высоко подняла голову, хотя за ее неясными очертаниями по прежнему виден поникнувший сокол. Она раскрыла клюв, словно кричит вызывающе и гневно.
Глаза Алона закрыты. Но вот он открыл их, они кажутся огромными на его худом лице. Он посмотрел на то, что держит, словно тоже заметил перемену.
Сокольничий, по видимому, скорее что то почувствовав, чем увидев, быстро повернулся и посмотрел на мальчика и птицу. Неясные очертания колебались, заслоняли друг друга, временами отчетливее становился образ птицы, иногда сокола. Должно быть, между ними идет борьба, одна жизненная сила подавляет другую, более слабую.
Алон переместил птицу, ближе придвинулся к Тирте. Она попыталась набраться сил, отогнать боль, прояснить сознание. Может быть, сейчас последует какое то действие. Оно не спасет ее, но приведет к выполнению обета. Одного хранения недостаточно, хотя род продолжал сберегать сокровище, вплоть до своего последнего представителя. Должно быть еще что то. События вышли из под контроля, но Тьма еще не победила. Может, сокольничий заподозрил существование какой то новой, неведомой опасности? Он провел мечом над Тиртой, направил на птицу.
Шар на рукояти вспыхнул, волны света окутали птицу. И она стала целой, завершенной, не мертвой, а полной жизни. Этот вид совершенно неизвестен Тирте.
Птица открыла клюв, и послышался ее крик, яростный, как крик сокола, но другой, еще более дикий. Голова на длинной шее, острый клюв ударил Алона по пальцам, ударил, но не разорвал кожу. Птица под невероятным углом выгнула шею и посмотрела на мальчика.
Больше она не стала его клевать, но расправила крылья, и Алон выпустил ее. Она взлетела и опустилась на ларец, который Тирта по прежнему сжимала онемевшими пальцами. Потом снова выгнула шею, приблизила свои глаза в кругах перьев к глазам девушки.
Птица заговорила — это не крик и не щебет, а слова. Тирта слышала, что птиц можно научить подражать человеческой речи. Но это не подражание.
Сокол общался щебетом, который мог понять только сокольничий, но эта птица, возникшая в смерти другой, произнесла различимое всеми слово.
— Нинутра…
И в сознании Тирты, где боль боролась с необходимостью держаться, возникло воспоминание. Где она слышала это слово? В Лормте, в своих многочисленных странствиях? Нет, это что то другое, может быть, память крови, переходящая от поколения к поколению. Память тех, кто носил знак Ястреба и сохранял веру в нечто значительное, большее, чем судьба любого мужчины или женщины.
Боль превратилась в гневное пламя, поглощающее ее, и Тирта поняла, что это пламя порождается не только ее телом. Это знак Силы, которая враждебна всему существующему. Говорят, некогда были Великие, которые оставили человечество далеко позади и которые впоследствии почти не имели контактов с людьми. Этот огонь ., а в нем невероятно прекрасное лицо.., все это страшно далеко. Но на этом лице глаза по прежнему живут, смотрят на них троих, оценивают, прежде чем вынести приговор. Мудрецы рассказывают о посвященных, которые не принадлежат ни Тьме, ни Свету, которые уклонились от борьбы за власть, чтобы заняться поиском необычных и странных знаний. В этом лице Тирта не чувствует Тьмы, но не чувствует и Света. Но лицо продолжает жить в ее сознании, и Тирта уверена, что пронесет его с собой до смерти. До такого существа не дойдет никакая мольба.
Или…
Обет! Оно наложило на нее обет? Была ли в прошлом связь между владеющими Великой Силой и родом Ястреба? Если это так, она может попросить помощи — не ради себя, а ради этих двоих. Тирта постаралась сформулировать свою просьбу, последнюю мольбу верного слуги, которому нельзя отказать.
Лицо, которое она видит, не меняется, в нем только понимание и оценка. Тирта испытывает новую боль, руки у нее онемели, но остальное тело пылает.
Пальцы ее скользят по сторонам ларца, тщетно пытаясь отыскать замок. Никакого замка она не может нащупать, а зрение ей отказывает. И не может она поднять голову, чтобы рассмотреть то, что держит. Она не должна передавать это в другие руки.
Птица по прежнему сидит на ларце, она вытянула крылья, словно пытается скрыть его. Тирта неожиданно осознает, что не чувствует прикосновения перьев птицы. Иллюзия? Но Алон не держит умирающего сокола, тот исчез.
— Нинутра! — птица вытянула шею и голову, так что они образовали одну прямую линию, и нацелила ее на темную крышу. Она призывает, она явно призывает! Но кто же может добраться до них, кроме тех, кто бродит снаружи, не зная тайны двери?
Из четырех углов потайной комнаты вырывается алое пламя. Между яростными языками огня движется воздух, словно втягивает в себя пыль, накопившуюся за годы, вращается, смешивается, приобретает массу и материальность. Этот водоворот сосредоточивается над Тиртой, он обретает видимые очертания.
Она видит меч, с длинным лезвием, с простой серой рукоятью. Этот меч не принадлежит миру людей, он из тени.
Острие оказалось над ларцом и птицей. Тирта поняла: то, что хранится в ларце, должно оставаться тайной. Но это действие призванной Силы. Они ничего не могут делать, остается только ждать и, смотреть, потому что они лишь малая часть какого то обширного плана. Может быть, в конце их отбросят. С Силой нельзя договориться, ее нельзя умолить.
Что то появилось на призрачном мече. Вдоль меча сокольничего расположены непонятные символы, символы появились и здесь. Но эти Тирта отчасти узнает. Такие же она видела на свитке мертвеца! Она задумалась над этим.
Алон, который больше не держал птицу, опустил руки на колени. Глаза его тоже засветились, но не тем пламенем, которое возникло над головой, а скорее, свечением меча сокольничего. Он смотрел на призрачный меч, и на лице его было выражение, какое не может возникнуть на лице ребенка. Он вел свою собственную битву, собирал все, чем еще не научился по настоящему пользоваться.
Сокольничий стоял в позе обороняющегося, ждал удара, защищал остальных. Он как будто был готов своим мечом ударить по появившемуся мечу.
— Нирель. — В этот призыв Тирта вложила всю оставшуюся силу. — Возьми свиток. Он часть происходящего, хотя и не знаю, какая.
Сокольничий не пошевелился, но Алон, словно понимая значение того, что у нее есть, раскрыл сумку, достал цилиндр, снял с него крышку и сунул открытым концом вверх в петлю пояса мужчины.
Мгновенно прекрасное лицо в сознании Тирты исчезло, хотя девушка была уверена: то, что представляет это лицо, их не оставило. Тирта ощутила дрожь камня, на котором лежит. И снова обрела Дар речи — на этот раз, чтобы выкрикнуть предупреждение.
— Прочь от стен! — она не знала, откуда ожидать удара, но они все могут быть погребены. И тогда то, что она держит, снова окажется в безопасности.
Сокольничий бросился вперед. Рукой с когтем он подхватил мальчика, прижал его к Тирте. Та сморщилась от боли при прикосновении. Мужчина встал на колени, прикрыл их своим телом. Его грудь в кольчуге едва не раздавила птицу.
Пол снова дрогнул. Яростно блеснуло пламя, но в нем по прежнему не было жара. Призрачный меч наклонился в воздухе. Это видела только Тирта. Он больше не висел острием вниз, скорее, расположился горизонтально, стал длиннее и шире, отбросил на всех троих тень.
Рваные гобелены на стенах взметнулись, словно от порыва бури. Летели обрывки тонкой, как паутина, ткани, оседали на лежащих.
Потом послышался грохот. За распадающейся материей в стене появилась щель, камни освобождались и падали наружу. В темноте за ними показалась вторая стена. Она тоже треснула, закачалась, рухнула. И ворвался дневной свет — день, когда небо затянуто мрачными тучами, когда сверкает молния.
Гром напоминал боевые барабаны.
Тирта увидела это отверстие. Они могут идти, эти двое, путь открыт. Сила, которая привела ее сюда, ответила на ее мольбу. Она попыталась оторвать одну руку от ларца, оттолкнуть сокольничего, чтобы он увидел выход на свободу и пошел туда — он и Алон.
Но она не смогла отнять свою плоть от ларца. Что то шевельнулось, птица тронула ее лицо, хотя Тирта не ощутила прикосновения перьев. Она пролетела под висящим мечом, повернула в воздухе, помчалась, как с силой брошенное копье, унеслась в бурю и исчезла.
— Идите… — Тирта попыталась перекричать ярость бури. Последовал новый удар, еще одна часть внешней стены исчезла. В воздухе запахло чем то странным, хотя это не отвратительное зловоние Тьмы.
Девушка была уверена, что совсем рядом ударила молния, может быть, даже в само здание.
Сокольничий приподнялся. Пламя, игравшее в воздухе у них над головой, стихло, очертания призрачного меча исчезли. Кажется, проявления Силы прекратились. Да, перед ними выход на свободу, но не все смогут им воспользоваться.
Тирта достаточно знакома с врачеванием, чтобы понять, у нее сломана спина, и даже если они ее передвинут (она уверена, что и этого они не смогут сделать), это только ускорит ее конец и в свою очередь подвергнет их большей опасности. Лучше бы ей быть погребенной под рухнувшими стенами, взяв с собой то, что она должна хранить.
Сокольничий встал, сорвал остатки гобеленов. Части их оказались прочнее остального. Он постелил их на пол, Алон принялся помогать ему.
У них получилось четыре пять слоев длиной в человека. Тирта понимала, что они намерены сделать, и знала, что ничего не получится. Но она поняла также, что они не оставят ее и не уйдут. Может быть, когда они попытаются ее передвинуть, к ней придет быстрая смерть; ничего больше она не хочет.
Они закончили. Нирель склонился к ней. Тирта прикусила губу и ощутила вкус крови. Она собрала все силы, чтобы не закричать от боли. Он наклонился, и она почувствовала, как он осторожно просовывает руки ей под плечи. Последовала такая боль, перед которой померкло все предыдущее.
— Сумка.., у меня.., на поясе… — Она произнесла это с трудом, и Алон, должно быть, услышал первым. Она увидела, как быстро заработали его руки. — Мешочек.., с… — Ей пришлось глотнуть, прежде чем продолжать, — с драконьим.., семенем.., положи все… мне в рот… — Это последняя милость, на которую она надеется. Средство мощное, и им пользуются очень осторожно. Если проглотить все, что у нее есть, это верный конец. Пусть он придет побыстрее и освободит этих двоих.
Алон раскрыл мешочек. Поднес к губам, вытряхнул сухие листья, которые легли ей на язык горсткой пыли. Тирта закашлялась, глотнула, подавилась, заставила себя проглотить все По правилам, из листьев следует приготовить настойку. Она не знает, как быстро они подействуют, если их проглотить всухую, может только надеяться Но так как порцию такого размера никогда не принимают, она рассчитывает на то, что все получится.
Снова боль, но Тирта продолжала проталкивать пыльные листья в горло, глотать конвульсивно. Тело протестовало, мир стал алым от боли, и девушка погрузилась в благословенное ничто.
Она начала осознавать — но не свое тело, а ту суть, которая действовала в снах и видениях. Облегчение от того, что она больше не испытывает боль, было так велико, что какое то время она ни о чем другом не могла думать. Итак, вот оно, то, о чем так долго гадает человечество, то, что ждет в конце Долгой Дороги, — истинная свобода.
Но только она не свободна. Смутно, сквозь облегчение, она чувствует какое то притяжение. Вначале сопротивляется ему. Неужели обет продолжает действовать и после смерти? Почему она еще не освободилась? Тирта почувствовала вначале страх, потом гнев, и гнев этот вспыхнул в ней пламенем. Нет! Она не ответит ни на что!
Ни на что, даже на этот призыв.
Призыв? Да, откуда то издалека доносится призыв, требование, настойчивый приказ.
И тут она поняла, что на самом деле не освободилась, что она по прежнему в своем теле. Оно неподвижно, это ее тело, оно мертво, и она беспомощно заключена в нем. Больше нет боли, только онемелость.
Она смотрит в небо, с которого льется дождь, хотя мертвым телом она его не ощущает. Дождь заполняет ей глаза, и поэтому она все видит как сквозь густой туман.
Но она видит и слышит.
— Возьми его, дурак. Это то, что мы искали!
— Взять и умереть, так, лорд? Ты видел, что произошло с Рудиком…
— Она мертва. Разве ты сам не проверил это собственным мечом?
— Но я видел и Рудика. И не хочу, чтобы со мной произошло то же, что с ним, лорд. Это твое желание — сам и возьми.
— Дурак! Разве я не говорил много раз — каждому своя Сила? И если я возьму ее, она погибнет и ничего хорошего нам не даст. Есть законы дара, и их не нарушить.
— Не правильно было убивать любителя птиц. Мы могли бы здесь им воспользоваться…
— Нет. Ты ведь видел его оружие. Хорошо, что твоя стрела попала первой, потому что оружие было привязано к нему, и действует все тот же закон.
— Тогда используй мальчишку. У него вообще нет оружия…
Послышался гневный смех.
— Почему меня всегда окружают слуги дураки?
Мальчишка! Да он, может быть, добыча не менее важная, чем этот оловянный ящик, к которому ты боишься притронуться. Великий будет рад встрече с ним! А теперь — бери ящичек немедленно! Я удержал свою руку, потому что знаю: тебе не хватает ума и храбрости. Все вы таковы, грабители этой земли! Но должен ли я дальше заставлять тебя?
— Лорд, вспомни, ты только один из нас, хотя и говоришь все время о могучих Силах, которые явятся по твоему зову. А Рудик мертв, и никто из нас не хочет за ним последовать. У нас ведь есть и другой…
Недолгое молчание, затем:
— Может, ты и не такой дурак, каким кажешься, Джерик. Да, он еще жив, даже после вашего нежного внимания и напряженных споров. Я думаю, у него осталось достаточно сил, чтобы выполнить нашу просьбу. Может, он и не настоящий Ястреб, но в нем есть подлинная Кровь, если, конечно, в споре вы ее всю не выпустили. Так что он может сделать то, что должно быть сделано. Приведите его и попробуйте!
Мне не нравится эта буря, от нее веет Могуществом, недружественным Великому.
Тирта лежала в мертвой оболочке и пыталась понять. Любитель птиц… Нирель.., мертв? Похоже, что так. На мгновение она ощутила странную боль, хотя не в погибшем теле и расколотых костях, а в какой то другой части себя. А мальчишка — это Алон; его «лорд» захватил в плен и хочет передать какому то главному создателю зла. Но похоже, ларец по прежнему у нее, ее мертвое тело хранит его, и он уже принес смерть одному из тех, кто попытался его отобрать. Это правильно — хранение может перейти только по праву дара и рождения, она это знает. Наверно, всегда знала, это была ее скрытая часть.
Итак.., один из обладающих Кровью? Он должен взять у нее то, что она хранит и после смерти… А у нее нет Силы, она не может призвать ее. Снова она испытала гнев — гнев, заполнивший весь мир. Она не может отречься, она Ястреб и должна хранить это…
Дождь по прежнему заливает ей глаза, и она не может ни закрыть их, ни мигнуть; но она слышит, как раньше слышала голоса, крики боли. К ней приближаются три тени, полускрытые бурей: двое тащат третьего. Они швыряют человека, которого не привели, а скорее, притащили, на землю рядом с ней, и он исчезает из ее поля зрения. Потом один из приведших наклоняется, хватает его за волосы, и она снова видит.
Она видит его лицо, изуродованное и искалеченное, превратившееся в ужасную маску, но живая ее часть, скрытая в мертвом теле, способна лишь на смутные эмоции, как будто этот несчастный очень далеко от лее.
Второй стражник схватил беспомощного человека, потянул его руку с сожженной и избитой плотью, по которой струится вода. Пальцы на руке обуглились.
Все они, кроме двух, согнуты под невероятными углами, но эту руку тащат к Тирте, и хотя она видит это движение только отчасти, она понимает, что руку хотят прижать к ларцу. Он все еще у нее на груди, наверно, даже зажат в мертвых руках.
Стражник отпустил раненую руку. Тирта услышала крик, какой может извлечь только страшная боль, вызванная самой Тьмой. Тело человека выгнулось и исчезло из поля зрения, в этой страшной пытке человек едва не встал, потом упал. Наступила тишина, только продолжал шуметь дождь, и раздавался далекий гром.
— Видишь, лорд, даже твой полукровка не может этого сделать.
В ответ послышались не слова, а сердитое шипение. Потом тот, к кому обратились, очевидно, справился со своим гневом.
— Хорошо. Загадка остается. Возьмем с собой мертвую: похоже, с ней никто не может справиться. Привяжите ее к пони, и двинулись. Сила может привлечь к себе, а мы на спорной территории.
— Ты поедешь в Эскор, лорд?
— Куда же еще? Собери своих людей, Джерик, и займемся делом. А что касается детеныша — я сам о нем позабочусь. Ну, а этой охрана не понадобится.
— Лорд, моя клятва Меча действительна только по эту сторону границы. На восток мы не поедем.
Снова рычание.
— Если попробуешь поступить по своему, Джерик, ты обнаружишь, что клятва тебя ко многому обязывает. Когда я приказываю, ты едешь, куда и когда я захочу.
Снова наступила тишина. Тирта обнаружила, что хоть и не может физически воспринимать увиденное, она все равно осознает происходящее. Джерик не смирился и не испугался. Он вообще не боится того, кого называет «лордом». Его изобретательный и коварный ум, жестокий и безжалостный, уже пытается найти выход, освободиться. В голове этого разбойника зреет убийство — самый привычный и близкий способ.
Но внешне он готов сделать вид, что подчинился.
Она услышала удары копыт о камень. Чуть позже ее подняли, она внутренне напряглась, ожидая приступа боли. Нет, должно быть, она права. Ее тело умерло, теперь неважно, как обращаются с разорванной плотью и поломанными костями. Она ничего не почувствовала, знала только, что ее положили на спину пони и привязали.
Алон не издавал ни звука. Она подумала, не ушел ли он снова в свое убежище, в котором она нашла его на ферме. Но он не стал невидимым, потому что они говорили о нем, как о добыче, которую нужно унести.
Поехали под дождем, направляясь на восток. Мертвецов, наверно, оставили за собой. Тирта не знала, что произошло с несчастным Рудиком, но уверена, что сокольничий встретил свой конец, как и тот измученный человек, которого привели, чтобы попытаться ограбить ее.
Она, ничего не чувствуя, свисала с лошади. И наконец, смогла освободиться от той оболочки, в которой была заключена, и снова погрузиться в темноту.
Но она все еще не свободна. Даже в смерти ларец остается с ней, и она начинает думать, что так будет всегда, пока он существует, что его не удастся вернуть тем, кому он принадлежит по праву.
Кто была та женщина, которую она увидела в своем сознании, та, кого птица назвала Нинутрой? Если птица улетела из крепости за помощью, эта помощь не пришла. Тирта думала о том, что произошло, когда Нирель и Алон вынесли ее из потайной комнаты.
Но все это теперь очень далеко и не имеет для нее никакого значения. Ей остается только ждать и надеяться, что ожидание не будет долгим. Последняя встреча должна решить, сколько продлится обет и выстоит ли он против Тьмы.
Тирта снова подумала об этой женщине. Она не хотела просить помощи, это больше не в ее власти.
Если именно Нинутра наложила обет, тогда ее власть положит ему конец в свое время и в своем месте. И потом будет свобода. А пока впереди последняя битва, хотя у Тирты и нет больше тела, достойного такой борьбы.