АНДРЕ НОРТОН
Преданья колдовского мира: Песчаные сестры

Прошло три дня. Турсла старалась держаться незаметно и проводила все время с челноком в руках, занятая своими мыслями. Клан принял слова Мафры
— да и как могло быть иначе? Турсле оказывали уважение, подобающее наполненным, приносили лучшую пищу и не тревожили, чего она явно хотела.
Но на третий день девушка очнулась от полутранса, который сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большей частью — только намеки. Но она была уверена, что эти намеки свидетельствуют о каком то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она еще не может извлечь. А попытка сделать это привела только к усталости и тревоге, голова ее заболела, а сон не приходил.
Снов девушка тоже не могла больше призывать. Спала она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.
Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, с растущим беспокойством думала Турсла. Что же ее ждет?
Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в бушующий пожар, девушка встала со своего стула перед станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин, прежде чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.
Среди них стояла Уннанна, а остальные окружали ее, словно она налагала на них какие то обязанности. Но вот она увидела Турслу, и легкая улыбка — улыбка, в которой не было доброты, — искривила уголки ее плотно сжатого рта.
— Доброго дня… — Уннанна чуть возвысила голос, обращаясь к девушке.
— Пусть добрым будет твой уход. И пусть ждет тебя добрый конец.
— Благодарю за добрые пожелания, мать клана, — ответила Турсла.
— Ты не назвала перед Вольтом имя твоего избранного, — улыбка Уннанны стала еще шире. — Ты недостаточно им гордишься, наполненная?
— Если я прикрылась плащом Вольта, а меня заставляют отказаться от этого, — ответила Турсла, сохраняя внешнее спокойствие, — то должен быть изменен обычай.
Уннанна кивнула. Внешне она оставалась воплощением доброты. Бывали случаи, когда девушка, впервые наполненная, не хотела называть имя своего партнера в лунном ритуале. Но обычно это имя — к удовольствию всего клана
— становилось известно сразу после объявления матери клана.
— Ну, что ж, носи плащ Вольта, дочь мотылек. Многие сестры готовы помочь тебе, — и окружающие женщины одобрительно загомонили.
Но Уннанна еще не покончила с Турслой.
— Не ходи теперь далеко, дочь мотылек. Ты для нас бесценна.
— Я только в поле, мать клана. К гробнице Вольта, чтобы вознести свою благодарность.
Достойная причина, чтобы покинуть дом, и никто не посмеет отказать ей в таком небольшом пути. Она миновала Уннанну и пошла по заросшему мхом покрытию древней дороги. Никто не пошел за ней: обычай требовал, чтобы тот, кто объявлял, что идет к гробнице Вольта, мог в одиночестве возносить свои благодарности или выражать мольбы.
Гробница Вольта — время обошлось с ней нелюбезно. Стены ее погрузились в мягкую почву болота, всюду по древней мостовой были разбросаны камни: перестраивать гробницу не разрешалось.
Потому что эти камни своими руками уложил сам Вольт когда то давно, лично построив это убежище. Здесь когдато был большой зал, решила Турсла, прослеживая линии рухнувших стен. Но, согласно легенде, Вольт вообще был крупнее любого человека народа Торов.
Девушка прошла между рухнувшими стенами по тропе — начисто вытоптанной почве: много поколений приходят сюда торы. И вот она очутилась во внутреннем помещении. Крыша здесь давно разрушилась, и теперь солнце освещает самое сердце владений Вольта — массивный стул, по видимому, вырезанный из дерева (хотя какое дерево в этих вечно влажных Торовых топях может не прогнить за века?). По обе стороны от стула стоят высокие каменные вазы, в них хранится сердцевина дерева, готовая к употреблению. Эти деревья, когда с них снимают кору, очень легко воспламеняются. Никаких светящихся насекомых, только огонь, несущий смерть и такой яркий в смерти.
Турсла долго колебалась. То, что она собиралась сделать, позволено обычаем, да, но только при самых важных обстоятельствах, которые невозможно понять человеку. Таков ли ее случай? Она считала — да.
Девушка рукой коснулась окаменевшего дерева подлокотника трона. Потом медленно поднялась по невысоким ступеням на помост, возвышающийся над почти исчезнувшим залом, и села в кресло Вольта.
Со стороны посмотреть — она как будто ребенок, севший на стул крупного взрослого. Среди торов она считалась высокой, но здесь ноги ее даже не доставали до пола. Турсла чуть поерзала и коснулась спиной спинки трона. Трудно было положить руки на подлокотники кресла, но она это сделала, прежде чем закрыть глаза.
Неужели Вольт действительно слушает оттуда, куда удалился из Торовых топей? Неужели та сущность Вольта, которая, возможно, еще сохранилась в мире, интересуется, что происходит с теми, кого он защищал и учил при жизни? У девушки не было ответов на эти вопросы, и никто не мог помочь ей.
«Вольт… — Турсла заговорила не вслух, произнося слова мысленно, — мы оказываем тебе почести и просим твоей доброй воли во времена нужды. Если ты по прежнему смотришь на нас… Нет, я не прошу о помощи, как беспомощный ребенок зовет взрослых в доме клана. Я хочу только знать, кто я и как мне использовать то, что наполнило меня. Ведь Мафра говорит, что я наполнена. Но я не несу в себе ребенка; может, то, что во мне, больше — или меньше. Я хочу знать!»
Все так же, с закрытыми глазами, она откинула голову на спинку. С обеих сторон до нее доносился слабый запах древесных свечей, гораздо слабее, чем от зажженных. Она не раз видела, как матери клана зажигают такие свечи, и дым окутывает их, когда они поют.
А она…
Где она? Перед ней расстилалось море зеленой травы, луг тянулся до самого подножия серой скалы. В траве, словно кто то беззаботно разбросал пригоршню блестящих ярких камней, покачивались цветы с широкими лепестками, всевозможных красок и форм, как раковины на берегу. Над цветами вились бабочки — или крылатые существа, похожие на бабочек. Они тоже были ярко раскрашены, у многих попадались многоцветные крылья.
Ничего напоминающего Торовы топи. Турсла была уверена, что это и не мир ее снов. Только она хотела двинуться вперед, как воля послала девушку вверх, и она действительно устремилась вперед, но не шаг за шагом, а полетев в воздухе, полетев, как бабочка.
Но вот Турсла долетела до скалы, возвышавшейся над травой. И снова желание подняло ее выше, к самой вершине скалы. И девушка увидела за ней более обширную долину, по которой протекала река. Поперек этой широкой водной ленты лежал каменный мост, к нему через зеленое поле вилась дорога.
А по дороге к мосту приближался…
Лошадь… это наверняка лошадь. Турсла никогда не видела этих животных, но сразу узнала. А на лошади — человек.
Ее желание увидеть странно приблизило всадника, хотя она сама не покидала скалы, а он еще не въехал на мост. Но она видела его ясно, словно он совсем рядом, она буквально могла положить руку на холку лошади.
На нем поблескивала рубашка из металла, сплетенная из маленьких металлических колец, сцепленных друг с другом. С плеч свисал плащ, заколотый у горла большой брошью с зелеными и серыми камнями. Такие же камни сияли на поясе, с которого свисал меч в ножнах.
Голова всадника была закрыта шапкой, тоже металлической, но сплошной, а не из колец. Надо лбом проходил выступ, охватывавший всю голову. В выступе теснились гнезда, из которых торчали зеленые перья.
Но Турсла лишь мимоходом заметила все это, потому что прежде всего ее заинтересовал сам человек. И она принялась внимательно изучать его лицо в тени металлической шапки.
Он молодой, со светлой кожей, не темнее, чем у торов. В лице видна была сила — и красота. Он был бы хорошим другом или братом по клану, решила девушка. Или достойным противником.
Он ехал, глядя вперед, но словно не видя дороги. Его полностью поглотили какие то размышления, и мысли эти явно были неприятными. Неожиданно он повернул голову — и его глаза посмотрели на нее! А на лбу меж бровей появилась резкая складка.
Турсла увидела, как шевельнулись его губы. Но если он и говорил что то, она не слышала. Потом он поднял левую руку и протянул ее к девушке. И в то же мгновение все исчезло. Ее головокружительно, ошеломляюще быстро унесло оттуда. Открыв глаза, Турсла увидела, что она опять сидит на кресле Вольта, и вокруг только рухнувшие от времени стены гробницы. Но теперь — теперь она знала! Вольт ответил на ее просьбу! Она оказалась связана со всадником. Их настоящая встреча еще впереди, и ее ждет опасность и такое испытание сил, какого она сейчас не может представить.
Девушка медленно встала и глубоко вздохнула, словно готовясь к схватке, хотя и знала, что время ее еще не настало. Он теперь знает о ней, этот всадник, а его лицо ни на мгновение не потускнеет в ее памяти. Нет, он гдето едет верхом, он реален!
В тот же день она снова пришла к Мафре. Может, мать клана и не сможет дать ей ответа, но по крайней мере она хоть с кем то поделится видением Вольта. А здесь она может без ограничений доверять только Мафре.
— Дитя мотылек… — Мафра повернула к ней незрячие глаза. Она никогда не ошибалась в том, кто к ней приближается. — Ты ищешь…
— Да, мать клана. Я искала в разных местах и на разных путях, и я не понимаю. Но вот что я видела: с собственного трона Вольта я совершила странное путешествие, которого не могу объяснить, — и она рассказала Мафре о всаднике.
Мать клана долго молчала. Потом коротко кивнула, словно подтверждая какую то свою мысль.
— Итак, началось. А чем закончится? Мое предвидение не показывало этого. Тот, кого ты видела, мотылек дитя, это тот самый, что связан с нами кровью…
— Корис!
Рука Мафры, лежавшая на колене, напряглась, голова чуть дернулась, как от удара.
— Значит, старый рассказ до сих пор не забыт, — сказала она. — Но твой всадник не Корис. Тот, о ком я говорю, — дитя тех, кто заговорами движут горы или убивают людей сталью, чтобы ничто не могло повредить им самим. Это сын Кориса, и зовут его Саймонд. Имя ему было дано чужестранцем, который доблестно сражался рядом с его отцом, освобождая Эсткарп от коддеров.
Мафра помолчала, потом продолжила:
— Если тебя интересует, как все это стало мне известно, так слушай. Когда я была моложе и сильнее в своей силе, я часто уносилась мысленно за пределы Торовых топей, как ты это сделала сегодня. Друга Бориса — Симона Трегарта — благодаря волшебству его противников заманили сюда, а потом отдали врагам. И с ним была та, кого по обычаям чужаков выбрал себе в пару Корис. Но тогда мы поступили неправильно, и в ответ нас окружили барьером. Мы не можем выйти за пределы болот, даже если захотим, и к нам никто не может прийти.
— А морской берег тоже огражден, мать клана?
— Большая часть берега — да. На него можно смотреть, но туман встает стеной, как камни, которые окружают нас сейчас.
— Но, мать клана, я ходила по песку у моря, находила раковины…
— Молчи! — прошептала Мафра. — Если это дано тебе, никому не рассказывай. И может настать время, когда это тебе пригодится.
Турсла тоже заговорила шепотом.
— Это предвидение, мать клана?
— Не очень ясное. Я знаю только, что тебе понадобятся все силы тела и разума. Вот что я скажу тебе. Уннанна призывает сегодня вечером, и если ей ответят… — Мафра подняла руки и снова уронила их на колени. — Тогда я все предоставлю твоей сообразительности, дочь мотылек. Твоей сообразительности и тому в тебе, что из другого мира.
И она сделала знак, отпуская дувушку. Турсла пошла к себе, взяла веретено, но если бы кто нибудь понаблюдал за ней, то увидел бы, что работа ее приносит мало проку.
Наступил вечер, и женщины клана начали шепотом переговариваться. Никто не обращался к девушке; она наполненная, и теперь ничто не должно угрожать ей и тому, что в ней. Не приближались и к Мафре. Женщины собрались вокруг Паруи и неслышно ушли.
Вокруг острова домов не стоят часовые, кроме одного двух, которые сторожат от ящериц вэков. И в любом случае никто не станет следить за тем, кто идет к гробнице, поэтому Турсла, накинув темный плащ, который скрыл ее волосы, решила, что сможет пройти туда незаметно.
Она пробиралась по той же тропе, по которой уже проходила сегодня. Те, что шли впереди, не несли факелов; светила только луна, но Турсла видела, что были представлены все дома. Это не подлинный призыв, потому что нет мужчин. Так она думала, пока не заметила лунный отблеск на острие копья и не увидела мужчин в плащах. Десять воинов выстроились перед троном. А на троне кто то сидел. Турсла нашла укрытие за грудой камней, и в этот момент сидевший на троне поднял голову к свету.
На месте поиска сидела Уннанна: Глаза ее были закрыты, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону. Окружающие начали петь, вначале негромко, так что голоса их были едва слышны за журчанием воды и шелестом крыльев каких то ночных птиц. Но вот пение стало громче — пение без слов, но от этого пения кожу Турслы закололо, волосы на затылке у нее зашевелились. Девушка обнаружила, что тоже поворачивает голову, как это делает Уннанна, и тут же осознала опасность: она может быть захвачена тем, что здесь происходит.
Она подняла руки и закрыла глаза, чтобы не видеть этого раскачивания, и, вспомнив о песчаной сестре, ухватилась за это воспоминание, как утопающий в море за брошенную веревку. Ритм пения бился в ее теле, но Турсла боролась с ним; не вполне сознавая, что делает, она встала во весь рост и начала маршировать на месте — не в такт движениям Уннанны, а по другому, в ином ритме, чтобы вырваться из чар, навеваемых матерью клана.
Здесь собиралась сила, тело отзывалось на нее. Сила давила на девушку, как тяжелая ноша, стараясь раздавить. Но Турсла сопротивлялась, губы ее произносили слова, вышедшие из глубин сознания; а ведь она пыталась раньше раскрыть эти глубины и не смогла. И только в такой опасности они открылись.
Турсла открыла глаза. Все было как и раньше — только Уннанна сдвинулась вперед на троне Вольта. Один за другим к ней подходили ожидавшие мужчины. Она касалась их лба, глаз. И каждый уступал место следующему. Из концов пальцев, которыми Уннанна касалась мужчин, исходили небольшие конусы света, и каждый отходивший от нее уносил на лбу то же странное свечение.
Когда все были так помечены, они повернулись и вышли из зала; женщины расступились, уступая им дорогу. Когда мужчины проходили мимо нее, Турсла заметила, что лица у них неподвижны, глаза пусты, и шли они, словно заколдованные. Их предводителем был Аффрик; за ним шли самые искусные молодые охотники.
Когда они вышли, Турсла опять посмотрела в зал. Уннанна снова сидела с закрытыми глазами. В зале струились потоки силы, они исходили сто всех; каким то непонятным способом Уннанна отбирала у всех энергию, собирая ее в единое оружие, чтобы потом нацелить это оружие и послать по своей воле.
Но Турсла не одна из них. Она стояла напряженно, отыскивая в себе то, что должно ответить на призыв. Мысленно девушка обрабатывала это свое ответное оружие, думая о том, как бросит его — не как копье, которое хочет получить Уннанна, но что же тогда? Щит? У нее недостаточно сил, чтобы создать преграду надолго. Но всетаки что то она может создать мозгом. Она вспоминала все виды оружия, которое применяется народом Торов, и с убыстрившимся дыханием остановилась на… сети!
Сжав кулаки так, что ногти врезались в плоть, девушка сосредоточилась на незнакомой энергии, не испытанной ею до той ночи у пруда, и подумала о сети — о сети, охватывающей ноги, задерживающей тех, кто идет ночью, тех, кто собирается поставить ловушку. Теперь они сами будут захвачены.
Как кровь из смертельной раны, из Турслы уходила энергия. Если бы она могла воспользоваться дополнительными источниками, как Уннанна! Но сеть — несомненно, сеть! Пусть она опутает ноги Аффрика, захватит его там, куда он ушел. Да будет так!
Девушка прислонилась к стене, чувствуя слабость в ногах, руки тяжело повисли по бокам, как будто у нее не хватает сил поднять их. Прижимаясь спиной к грубому камню, она скользнула вниз, развалины поднялись вокруг, как щит. Голова Турслы упала на грудь, девушка в последний раз послала еще остававшуюся у нее энергию, чтобы усилить сеть, и ярко представила себе, как сеть обнимает спотыкающиеся ноги Аффрика.
Стало холодно, и Турсла задрожала. Вокруг было темно, она больше не слышала звуков, придававших силу мозговой стреле Уннанны. Послышался шорох крыльев. Турсла посмотрела вверх, в ночное небо над развалинами.
Там плясали два ночных мотылька, их прекрасные тонкие крылья слабо светились, такое свечение всегда сопровождает их во тьме. Они летали взад и вперед, встречались и расставались. Потом больший мотылек спустился и на мгновение сел на смоченное росой платье на груди девушки. Он размахивал крыльями и своими светящимися глазами смотрел прямо ей в глаза… а может, Турсле это показалось.
— Сестра, — прошептала Турсла, — приветствую тебя. Доброго полета тебе сегодня ночью. Да пребудет с тобой благословение самого Вольта!
Мотылек повисел и улетел. Турсла с трудом встала. Тело ее болело, словно она целый день склонялась к ткацкому станку или работала на жатве в полях. Она не могла ясно соображать.
Придерживаясь рукой за стену, девушка вошла в зал. Никого нет, трон Вольта пуст. Турсла на мгновение остановилась, глядя на кресло. Попробовать снова? Она испытывала желание, странное желание. Ей хотелось увидеть, что произошло со всадником. Как там Мафра назвала его? Саймонд. Странное имя, Турсла повторила это имя, как будто пробовала на вкус, как будто имя может быть кислым или сладким.
— Саймонд!
Но ответа не было. И Турсла знала, что даже если снова сядет в кресло Вольта, ответа на этот раз не будет. То, что она сделала ночью, на время истощило ее силу. А никакой помощи у нее нет.
Медленно, время от времени хватаясь за стену или камень, она выбралась из развалин. Но ей приходилось несколько раз садиться и отдыхать, прежде чем девушка вернулась в дом клана.
Тут ей потребовалось все ее искусство, чтобы незаметно пробраться в свой угол. Надо ли рассказывать матери клана о том, что произошло ночью? Меньше всего ей хотелось будить спящих.
Она легла на свой спальный матрац. И, засыпая, увидела картину: Аффрик бьется в сети, спутавшей ноги, его насмешливый рот раскрыт, он кричит в страхе. Турсла, не чувствуя того, улыбнулась и так и уснула с улыбкой.