В ЛЕСУ было тихо. Разве что старейшим из деревьев была знакома эта тишина, да, может, искрошившимся каменным плитам — никто другой не помнил, чтобы Ветер умолкал, умолкал совсем. Казалось, он замкнулся в себе, застыл, а затем исчез отовсюду, где когда либо обитал. Для долины, которую он много лет не выпускал из объятий, словно солнце закатилось в полдень, а полная луна рассыпалась на куски.
Мелкие зверьки попрятались по норам, иные, не добежав, предпочли юркнуть в первое попавшееся укрытие, лишь бы их было не видно и не слышно. Птицы сидели на ветвях крыло к крылу, и ветви гнулись под непривычным весом.
Юркие искры, обычно бегавшие по Камню, собрались у отверстия, пульсируя, будто в возмущении и, возможно, в неравной борьбе.
Слева от Камня что то зашевелилось, пахнуло разворошённой слежалой землёй, которая нехотя расступается перед новой жизнью. Вырвавшийся из под земли мощный побег, похожий на нераспустившуюся пальму, устремился ввысь, словно решил бросить вызов деревьям, однако замер, едва сравнявшись с каменной колонной.
Теперь раздался и звук — не умиротворяющая песнь Ветра, но оглушительный барабанный рокот, доносившийся, казалось, прямо из под земли. Листья побега дрогнули, и поляна вокруг пришла в движение.
Сначала один, потом второй, затем сразу трое, четверо — для непривычного взгляда одинаковые, неуклюжие, как будто вырубленные топором. Их тела были мускулисты, цвета вощёной древесины, покрытые лоснящимся мехом. Хотя ходили существа на двух ногах, были это не люди, а дети леса, рождённые и взращённые под его сенью.
Плечи и бедра некоторых украшали гирлянды цветов, аромат которых мешался с мускусным, приятным запахом тел. Многие держали в лапах огромные дубины — один удар такого орудия поверг бы на колени даже буйвола.
Но их мохнатые лица не несли печати зла. Они выходили из под сени деревьев, смотрели на Камень, друг на друга — и было очевидно, что им не по себе.
Наконец все дети леса собрались вокруг Камня. Те, у кого были дубины, подняли их — и дружно ударили оземь. По лесу гулом пронеслось эхо. Остальные начали качаться из стороны в сторону так, что колыхались гирлянды цветов. Они раскрыли рты, и раздался единый голос, зов — и также имя.
— Теосса… Вечно живущая… Повелевающая ветрами и бурями… — прибавляли они титул за титулом.
Побег распустился, листья разошлись в стороны зелёными крыльями. И она, возродившаяся после многих веков, проведённых во сне, выступила наружу, прислонилась к Камню и повела руками вверх вниз, словно гладя любимое животное.
Не более чем те, кто молча стоял вокруг, была она человеком, но в далёкой каменной Цитадели знали её — и наблюдали за тем, что происходит в лесу, при помощи своего дара.
У неё была стройная женственная фигура со всеми положенными округлостями и светло зелёная кожа. Платье без рукавов, украшенное поясом, будто бы сшитым из нежных цветков дикого винограда, не доходило до колен. Она высоко держала голову, а волосы её так ярко сияли серебром, что вплетённая в них лента выглядела блеклой.
Лицо же… Для тех, кто пришёл на зов, у неё не было лица. Между подбородком и лбом колыхался непроницаемый для взгляда зеленоватый туман.
— Лесной люд.
Ветер оставил их, и она не могла говорить его посредством, но в голосе её звучали тепло и радость встречи.
— Дети мои, верные слуги в этом мире — приветствую вас! Я призвала вас как свидетелей, дабы никто потом не смел сказать, будто предупреждения не было.
Воздух перед ней замерцал, и вскоре на поляне возник ещё один человек, одного роста с ней. Нимб его волос был почти таким же серебряным, как и у неё, однако лицо не скрывал туман.
Он поднял бледную руку будто в приветствии, но она не шелохнулась в ответ, руки её лежали на Камне. Голос, раздавшийся из за вуали тумана, утратил дружелюбие.
— Зло зародилось среди вас — не отпирайся! Неизвестный склонил голову, признавая справедливость её гнева.
— А вы бездействуете, — неумолимо продолжала Она, — не пытаясь остановить то, чего не должны были допускать!
Что то изменилось в лице её собеседника.
— Не мне и не тебе выносить последний вердикт, — ответил он голосом человека, привыкшего повелевать.
— Негодяй взял, сколько хотел, ваших знаний, а теперь берет, что его душе угодно, ценой крови и смерти, Йост. Он — гнойник у самых ваших границ! Несложно догадаться, куда он метит — в вашу Цитадель! Или вы позволите ему открыть Великие врата — и призвать зло, которое он сам будет не в силах обуздать? Как вы можете спокойно ждать такого поражения? Вы помогли скрепить Договор — можете ли вы не помнить, что таится за печатями?
Глаза магистра сверкнули огнём.
— Если мы сами нарушим Договор, то чем мы лучше его?!
— Никто, живущий под сенью Ветра, так не поступил бы. Вами же всегда руководит осторожность. Вы положились на надёжность замков, но то, что смог запереть один человек, освободит другой. Много веков назад нас с Ветром принудили отказаться от истинной мощи — и мы тоже блюдём Договор. Теперь отродье Тьмы пытается поработить долину, жители которой не совсем чужды нам, ведь туда долетает Ветер. И этот злодей — ваше детище, Йост!
— Он нам не собрат! И есть лишь один способ нанести ответный удар, не преступив Договор…
— Старая сказка, что землю должны защищать её уроженцы? Ха! Тогда твоя армия поляжет в первом бою. Негодяй стремится открыть врата, и в этом несчастном краю не останется никого, кто дал бы ему отпор! Йост, я призываю вас, нарушьте ваши клятвы, ваши законы! Вы должны выступить против Тьмы!
Едва Земнородная проговорила эти слова, магистр замерцал и исчез.
Та, что бросила призыв, до сих пор не отступила от Камня далее чем на полшага, её руки покоились на шершавой поверхности. Гладя Камень, она обошла его вокруг — но Ветер не возвращался. Вокруг царила тишина такая, что было слышно дыхание лесных людей.
Обойдя полный круг, она отступила. Искры, которые прежде толпились вокруг отверстия, снова забегали по Камню, складываясь в причудливые узоры, и наконец застыли по контуру двух человеческих фигур, настолько чётких, будто они были здесь изначально.
— Видите, дети мои? — оглянулась она на тех, кто стоял ближе. — Было время, когда мне хватило бы одного слова, чтобы Ветер смерти смел эту мерзость с лица земли. Клятвы по прежнему в силе — однако можно кое что изменить, чтобы они послужили нам. Слушайте меня внимательно, дети. Смерть подбирается к земле, что лежит за границами леса…
Она надолго задумалась, затем обернулась к Камню и возложила руки на головы искрящихся фигур.
— Храните границы, пока не придёт время их нарушить. Увы, маг Йост в своём праве — я не властна нарушить Договор, далее наша Матерь Ветер может лишь нести зелёное знание в легчайших из сновидений. Но помните, лесной люд, придут те, у кого будет оружие пострашнее ваших дубин! Поставьте стражу у Камня, слушайте его зов. Не выходите из леса, какое бы зло ни творилось рядом с его границами. Этот выбор сделан не нами, но пока мы, подобно магам, должны оставаться в стороне.
Она снова протянула руки к изображённым на Камне фигурам — столь схематичным, что одно можно было сказать с уверенностью: это двуногие существа — только сейчас её пальцы коснулись не голов, а тех мест, где у фигур, будь они живыми, билось бы сердце.
И снова удар тяжёлых дубин гулом разнёсся под зелёными кронами, а лесные женщины затянули песню, похожую на колыбельную. Три раза это повторялось, слаженно, как по команде, хоть она и не подавала им никакого знака.
— Трижды призванный…
На сей раз её голос нёс Ветер, поднимающийся из Камня, и с ним в лес возвращалось дыхание жизни. Память многих здешних обитателей простиралась лишь от восхода и до заката, они бы никогда не удержали в голове события этого дня — но Ветер не забудет, он будет напоминать то, что надо знать, столько, сколько потребуется.
Земнородная вновь коснулась фигур и — словно Камень в ответ раскрыл ей объятия — растворилась, ушла в его серую поверхность. Под изумлённый возглас лесного люда рисунок на Камне рассыпался, искры возобновили свою пляску на Камне, как пыль в столбе света.
Один из самых крупных лесных людей поднял голову. Его широкие ноздри дрожали, как будто он почуял дурной запах — зловоние, которое сам Ветер отказался бы нести.
— Злой человек пришёл… — Слова мешались с голосом Ветра, мохнатое лицо застыло в безжалостной гримасе, не обещающей врагу ничего хорошего. — Мы сторожим лес. Но, — тут говоривший подошёл к Камню, осторожно, чтобы не коснуться его, — пусть все знают. Если кто то чистый сердцем придёт искать убежище под широкими крылами Ветра — он будет в безопасности. Она не запретила этого, она поступила бы так же.
— Лесной люд — и мужчины с дубинами, и женщины, поющие Ветер, и детёныши — разошлись. На поляне воцарились мир и покой… до поры.
***
Стирмиру, однако, покоя не было. Эразм со своей жуткой свитой двинулся прямо туда, где в сумрачном небе торчал сломанный клык полуразрушенной башни — тучи собирались над ним, как будто под действием некой силы. Цветы, которыми пестрели поля и живые изгороди, померкли и увяли, их посеревшие лепестки сыпались на землю, точно побитые внезапными заморозками.
Снова и снова Юржик поднимал руки к ушам, которые отказались ему служить — не было ни птичьего крика, ни блеянья обезумевших овец, лишь стрекот, служивший гоббам речью. От этого звука он был бы рад избавиться, если бы мог. Как прикованный, ковылял юноша за тощей кобылой мага. Больше он не чувствовал волн ужаса, исходящих от несчастной лошади, и не пытался смотреть на всадника. Спереди доносилось монотонное бормотание, однако слова эти ничего не значили для молодого пастуха — было слышно лишь, что интонации меняются от просительной к властной, торжествующей.
Эразму же поездка по новым владениям доставляла доселе неизведанное, пьянящее удовольствие. Он никогда (по крайней мере, вот уже полгода) не сомневался, что так все и будет. Однако эта маленькая победа подействовала на него, как глоток сидра на усталого косаря, полдня не разгибавшего спины на поле.
В этом деревенском увальне, которого оказалось так легко подчинить, таится свежая сила беспечной юности — прекрасный крепкий напиток. Таких будет ещё много, очень много, и все они в его власти. Хотя торопиться не стоит. В состязании не всегда побеждает быстрейший. Залог истинной победы кроется в неспешности подготовки.
По пути к башне тот, кого властительница леса нарекла отродьем Тьмы, так и не встретил никакого сопротивления. Надо будет, конечно, устроить несколько показательных казней, чтобы здесь надолго запомнили. Вечно голодные в этом чужом для них мире гоббы как нельзя лучше годятся в исполнители.
Так Стирмир стал домом живых мертвецов. Правда, не сразу, ведь Эразму нравилось растягивать удовольствие. Он мог позволить себе любую неспешность — никто не пытался выступить против него. Иногда, впрочем, он подумывал, не высосать ли это мужичьё разом, и пусть смотрят, как рушится всё, что составляло их никчёмные жизни. Порой отнимать чужую магию наскучивало, и Эразму становилось так же тоскливо, как в Цитадели знаний. Сколько раз он, задрёмывая, слушал, как очередной престарелый глупец досконально разбирает ту или иную сторону силы, которая ждала лишь того, кто придёт и возьмёт её всю без остатка. Валарианские маги слишком стары и слишком цепляются за древние легенды, в них не осталось честолюбивых устремлений, воли к победе. И всё же Эразм пока не пытался следить за ними, хотя способов знал достаточно. Медленность и осторожность, медленность и осторожность — вот самый верный путь к окончательной победе, напоминал он себе.
Поначалу лес не обращал внимания на нового стирмирского властителя, который весь сосредоточился на увеличении собственного могущества, черпая его из покорённых крестьян и того, что они с любовью и заботой взрастили на полях. Большую часть собранной мощи Эразм мудро запасал на будущее. Гоббы сгоняли людей на ремонт башни, повелитель же её иногда объезжал границы своих владений.
Во время этих поездок Эразм изучал местность и сделал несколько полезных открытий. Один из данов — кланов, семей или как там называли себя эти недоумки — владел талантом в большей мере, чем прочие. До сих пор Эразм не трогал их, а гоббам не позволял даже резать их скот. Если легенды не лгут и у этих червей в самом деле есть какие то способности, то прежде, чем их отнимать, следует выяснить, в чём они заключаются.
Эразм пришёл, чтобы брать магию, а не отдавать её. Мысль о том, что кто то из стирмирцев сможет противостоять ему, который так долго, так тщательно отбирал свои знания и оттачивал свои умения, была, конечно, смехотворной. И всё же дан Фирта до поры до времени оставался нетронутым. Возможно, эти люди и впрямь обладали каким то особым природным чутьём, ибо в тот день, когда Эразм пришёл в долину, они затворили ворота от всех, даже от прочих данцев.
В домашнем кругу всё шло по заведённому обычаю, как будто в Стирмире ничто не изменилось. Маг наблюдал за ними и даже составил в уме небольшой список: несколько мужчин, один очень старый, второй давно уже не юный, несколько не блещущих могуществом подростков и несколько мальчишек.
И ещё женщины. В Цитадели знаний никто не спорил, что талант, с которым рождаются женщины, отличается от мужского и нередко превосходит его. В дане Фирта была древняя старуха, которая редко попадалась на глаза птицам соглядатаям, потому что почти не выходила из дома, женщина средних лет, две молоденькие и едва научившаяся ходить малышка. В том же доме жила ещё одна женщина, и её присутствие следовало как следует обдумать. Что привело её в дан Фирта в тот самый день, когда пришёл Эразм, и почему она осталась? С другой стороны, сейчас ей уже некуда возвращаться, потому что в один из своих набегов гоббы не оставили от её прежнего дома камня на камне.
Да, несмотря на всю уверенность в собственных силах, Эразм ощущал дан Фирта, как занозу между лопаток. Чем раньше получится с ними разобраться, тем лучше.
И почему его мысли постоянно возвращаются к младшей девушке? Как будто он что то забыл, а оно вертится в голове и не даёт покоя… Ну что ж, сегодня он снова засядет за книги, которые теперь хранились в одной из лучших комнат башни, отведённой под библиотеку. Эразм вынес из запечатанного подвала Цитадели знаний целую полку книг, хотя до сих пор сумел разобраться только с четырьмя. Впрочем, пока и этого достаточно.
Взволнованный неожиданно разыгравшимся любопытством, Эразм поворотил лошадь к башне и краем глаза успел уловить необычайно чёткий образ леса. С такого расстояния нелегко было уверенно разглядеть… что? Бродячее дерево, отступившее в сумерки чащи?
Что за чушь, разумеется, такого быть не могло!