АНДРЕ НОРТОН
Разное: Ветер в Камне

ПЯТЬ высоких замшелых камней торчали вверх, словно огромная растопыренная пятерня, обращённая с мольбой к небу.
Были тут и другие камни — ряды обтёсанных плит, много лет назад составлявшие стены. Только мох рос здесь теперь, сюда не залетали птицы и не забредали животные. Стояла полная тишина.
У рассыпавшихся стен собиралось войско. Лесные мужчины растерянно толпились под сенью последних деревьев на опушке. Несмотря на волнение, никто из них не отступил в чащу. К мужчинам начали присоединяться женщины, некоторые с детёнышами.
Дети леса не знали господ и слуг, не знали и семей, какие заводят люди. Независимость их доходила до отшельничества; каждый держался на своей территории, если какое нибудь важное событие не сводило всех вместе. Обычно они вели себя кротко, ведь их сила могла отпугнуть любого хищника. Однако порою кротость была лишь маской — как в этот раз.
Двое самых сильных несли носилки из лиан, привязанных к двум прочным молодым деревцам. То, что лежало на носилках, было укрыто одеялом и усыпано белыми и красными цветами, открытыми навстречу солнцу.
Большая часть собравшихся расселась под деревьями, и только двое носильщиков подошли к каменной пятерне. Они осторожно опустили носилки, откинули осыпанное цветами покрывало и переложили тело соплеменника на каменную ладонь.
Тело не было целым — на окровавленной шее не хватало головы. Носильщики отошли, их место заняли две лесные женщины. Обе несли по большой тростниковой корзине, полной цветов. Аромат лепестков будто дымом окутал каменную ладонь.
На смену женщинам явились мужчины, укрывшие тело новым покрывалом, стараясь не касаться шеи. Снова появились женщины с цветами — и мужчины опять отступили.
Женщины бросали цветы на распахнутую ладонь. Кто то затянул протяжную песнь; когда она затихла, зашелестели деревья, как будто сам лес вздохнул о погибшем.
Лесной люд повставал с мест; те, которые несли погибшего, уже взялись за дубины.
Собрав всю силу могучей руки, сын леса опустил оружие на ближайший камень. По лесу понеслось эхо удара.
Все молчали в ожидании. Раздался второй удар, его эхо сплелось с пронзительной нотой, будто кто то дунул во флейту. Когда то давно, в прошлом, мирная жизнь лесного люда оказалась нарушена. Теперь они повторяли то, что было похоронено в памяти поколений.
Им ответили — поднялся Ветер и закружил цветы в вихре, скрывшем и каменную ладонь, и её кровавую ношу. Небо над головами начало тускнеть.
Одна из каменных плит озарилась огнём, устремлённым в небо. И, словно Камень был дверью в иное время и место, из сияния выступила женщина.
Одежды женщины не были богато украшены, лицо скрывал зелёный туман, но они узнали её.
— Теосса! — Приветственный гул лесного люда эхом разнёсся по лесу.
Все опустились на колени и протянули ей руки, она же, кивнув, подошла к каменной ладони и горестно поприветствовала убитого. Над собравшимися пронёсся Ветер, дыхание жизни, словно тоже решив оказать почтение лесной деве.
Итак! Мысль Носимой Ветром прозвучала отчётливее, чем сказанное слово. Итак, зло уже нанесло удар — и напало оно на нас!
Она отошла в сторону, не глядя больше ни на мёртвого, ни на живых, воздела руки к небу и с громким хлопком соединила ладони.
В ответ раздались другие звуки — и на поляне, и выше. Верхние ветви могучих деревьев застонали под гнётом ветра.
— Ищи, — скомандовала Земнородная, — ищи и найди!
Ветер с рёвом повиновался. Она же снова обернулась к обезглавленному телу.
Договор нарушен, пролита кровь, дети мои. Беритесь за оружие и сторожите границы, ибо кто знает, что случится завтра и в дни грядущие?
Одна из лесных женщин, до того рассыпавших цветы, не опустилась на колени, а стояла перед Зовущей, глядя ей в глаза и на время позабыв всякое благоговение.
— Нам говорили, — сказала она тоном глашатая истины, — что путь в лес открыт каждому, кто бежит от Тьмы, что мы предоставим убежище. Так было в прошлом. Отступим ли мы теперь от своего обычая?
— У тебя хорошая память, Ханса, — плавно покачала головой Госпожа. — Слушайте меня: предоставьте убежище тому, кто будет его искать. Примите того, кто придёт в страхе и боли, ибо это обернётся большим благом, чем мы в силах вообразить, и, возможно, низвергнет повелителя Тьмы.
Дикий Ветер бушевал над деревьями, терзая самые высокие ветви. Он был предоставлен самому себе — может быть, она знала, о чём он думает, лесному народу же оставалось лишь ждать. Их шерсть встала дыбом. Когда то… да, когда то такое случалось часто. Неужели так будет и ныне? Огромные дубины ударяли о камень, о землю, наращивая темп по велению крови, кипевшей в жилах.
Ветер вернулся. Листья посыпались с деревьев, цветы, усыпавшие обезглавленное тело, поднялись внезапным вихрем и опустились снова. Тот, кто лежал на раскрытой ладони, был теперь целым, и голова покоилась на месте. Гортанные возгласы смешались со вздохом отступающего Ветра — лесной люд оплакивал усопшего.
Оставалось ещё одно дело, и она вновь подняла руки. Над ней гремел Ветер, потрясая деревьями, его крик оглушил всех в лесу.
Лесной народ ждал, ибо смерть, о которой они скорбели, была только началом. Маленькое пятнышко гнили может пожрать весь лист, теперь же потревожен покой их леса. Древние клятвы нарушены, Лакар погиб от рук чужаков. Кто их сюда привёл?
Внезапно Теосса взмахнула рукой и очутилась на вершине высокого камня. Дубины грянули оземь, приветствуя её. Они двигались в едином порыве, будто объединённые общим разумом, а ведь за опушкой леса их сочли бы бездушными, ни на что не годными деревяшками.
Взвыв в последний раз, Ветер затих. Теосса рассмеялась и опустила руки.
— Будьте на страже и берегите границы, — произнесла она голосом суровым и холодным, как камень под её ногами. — За границей Тьмы началось шевеление. — К удивлению слушателей, она снова рассмеялась. — Когда дурак балуется с огнём, он превращается в уголь! Тот, кого наш глупец хочет призвать, имеет другие, более важные цели. Не отказала ему и память, он не забыл, что случилось перед тем, как мы заключили Договор. Пусть поостережётся дитя, беспечно играющее с силами выше его разумения; великого демона не призвать безнаказанно!
Чудовища пришли сюда не из за демона, а из за своего безмозглого господина! Что то внушило им глупую мысль, будто они, проданные, могут освободиться ценой крови…
Запомните: лес не запятнан этим убийством. Но будьте на страже!
И снова Ветер закружил над Зовущей. Её волосы взмыли в воздух серебряным ореолом. Вокруг поднялся туман, он становился все плотнее и наконец сокрыл её целиком. Когда он рассеялся, её нигде не было.

***

Гарвис сидел в своей студии на любимом стуле. Перед ним на столе была грунтованная доска и вереница баночек с красками, уже открытых, сияющих всеми цветами радуги. Но руки художника покоились на коленях, он смотрел на доску и краски, как будто никогда прежде не брал в руки кисть.
Внезапно маг яростно выругался. Кисть в его руке переломилась, и он швырнул обломки на пол.
На доске было несколько линий — контур будущей картины, вчерашний набросок.
Прежде живопись — талант Гарвиса — никогда его не подводила. Художник поёжился, гоня мысль о том, что талант ушёл.
Мысленным взором он отчётливо видел два юных лица, но пропало бесценное умение воплощать образы красками и кистью. Мальчик и девочка, имеющие во внешности столько общего, что их кровное родство не вызывало сомнения.
Ему не удавалось нарисовать их достаточно похожими. Хотя лица детей несли отпечаток постоянных трудностей, глаза горели пытливым умом. Уроженцы Стирмира, дети смотрели скорбно и обречённо, не ведая радости жизни и веры в будущее, которыми некогда славился этот край.
— Гарвис?
Художник вздрогнул. Он не обернулся к говорящему, лишь болезненно скривился.
Гость подошёл ближе и мантией задел краски. Одна из баночек упала и подкатилась к краю стола. Гость вскрикнул и указал на баночку — её содержимое едва не пролилось на пол. Гарвис поставил баночку на место.
Гиффорд вздохнул с облегчением. Комната почти погрузилась во тьму — Гарвис не позаботился об освещении, — но рисунок пока ещё был виден.
— Значит, они тебе приснились, — тихо произнёс архивариус.
Художник бросил на него хмурый взгляд.
— Что спрашиваешь? Как будто сам не умеешь видеть сны.
Летописец на мгновение закрыл глаза. Усталость и печаль окончательно вытеснили с его лица прежнее добродушие.
— Ты ясно их видел, — сказал Гиффорд. — Их рождение будет ознаменовано смертью, и вырастут они во тьме. Но в обоих живо предвестие Света.
Архивариус протянул руку к наброску. Рука его была перемазана чернилами так же, как рука Гиффорда — краской.
— Фалиса будет окружена красотой, будет петь с Ветром — и станет тем, кем ещё не был никто из рода человеческого.
Гарвис закрыл лицо руками.
— Я не буду продолжать, пусть остаётся как есть, — произнёс он. — Пусть эти жизни идут сами по себе, я не стану вмешиваться.
— Ты и не вмешивался, — тихо возразил Гиффорд.
— Я увидел сон и попытался изобразить его, хотя мне не было разрешения.
— Все решает Свет, брат, — ответил архивариус. — Если тебе приоткрылась завеса будущего, не отворачивайся. — Он вздохнул. — Не ты ли предвидел падение Великих Весов? Чаши опустились, и любой теперь может нарушить их равновесие.
Гиффорд указал на юношу.
— Фогар с рождения окажется на воспитании у зла и познает силу соблазна. Однако не поддастся искушению Тьмы.
Гарвис будто не слышал обнадёживающих слов. Художник взял доску, отошёл в дальний угол студии и решительно поставил её рисунком к стене.

***

В руках Сулерны мелькали костяные спицы, такие тонкие, что годились для лучшей пряжи. Их вырезал Эли, который давно не подходил к Сулерне. Теперь брат, стоило к нему подойти, вечно куда то торопился. Вот и сейчас он не поднимал глаз, хотя сидел с другой стороны очага.
Сулерна вязала из обрывков распущенной пряжи, пытаясь залатать ту одежду, которую не на что было заменить. Брат её по той же причине возился с ветхой лошадиной сбруей.
Эразм до сих пор не обращал на них внимания. Страх давно стал полноправным членом дана.
Сулерна бросила вязание и опустила руки на большой живот — неестественно большой, как шептались женщины. Несмотря ни на что, Сулерна продолжала выходить с ними в поле, а в те ночи, когда стояла полная луна, в лунное святилище с дарами Белой госпоже — молиться, чтобы дан оставался в безопасности.
Какими бы отварами ни поила её госпожа Ларларна, ноги все равно отекали, а спина болела. Сулерна решительно выкинула из головы то, что так изменило её жизнь. Бывшие товарищи по играм чурались её, как будто она стала чужой. Страшнее голода оказалось уныние. Она, всегда переполненная жизнью, горбилась теперь у очага, вечно мёрзла и пыталась соединить лоскуты из закромов Хараски в немудрёную одежду. Больше Сулерна не танцевала.
Совсем иначе обстояли дела у Этеры. Она тоже была на сносях, но предчувствие материнства переполняло её гордостью. При взгляде на родственницу Сулерна гадала, что за судьба могла так развести их жизни.
Огромные ткацкие станки, льночесалки и прялки разобрали и унесли подальше — ведь, как ни старались мужчины, весь лён пожрала чёрная гниль.
В их бедах виноват Эразм — в этом никто не сомневался. Чего он ждёт? Или ему доставляет какое то извращённое удовольствие наблюдать их тщетные попытки выжить?
Дан Фирта умирал медленно и мучительно, и с ним умирала надежда на то, что придёт помощь. Неужели, думала Сулерна, кто то ещё верит, что Ветер вернётся?