АНДРЕ НОРТОН
Великая перемена: Надежда Сокола

Тарлах не уснул снова. Он спокойно ждал в кажущейся вечной черноте, пока не осветился восточный край горизонта.
Прошло некоторое время, прежде чем свет пробился к нему, но, наконец, сероватый луч прорезал темноту.
Как только он пробился в темницу воина, Тарлах вскочил. Перед ним вполне реальная задача, реальная, как голод и ограниченный запас воды.
Самая большая опасность — именно в недостатке воды. Когда она кончится, Тарлах долго не проживет. Его способность трудиться продержится еще несколько часов после начала жажды, и тогда ему останется выбирать между милосердной смертью от лезвия и долгой агонией.
Сама смерть в таком случае кажется несомненной.
Однако Тарлах выпил почти весь свой запас и немного поел. Предстоящая работа требует большой сосредоточенности и осторожности, точности движений. Обезвоживание способно коварно сказаться на том и другом.
Оставалось подняться примерно на четверть груды.
Сокольничий начал работу немедленно, зная, что она будет тяжелой и займет немало времени. А потом только нужно будет осторожно раскапывать корку потолка.
С обломками справляться было не труднее, чем накануне. Груда немного осела, часть пропитывавшей ее влаги испарилась, Тарлаху приходилось все больше опираться на предательскую поверхность.
Тем не менее он продвигался довольно быстро. Ужасный цепенящий страх исчез, и Тарлах лучше владел собой — и физически, и умственно.
К тому же и работал он с большей сноровкой. Вчерашний день его многому научил, и он не повторял сделанных ошибок.
Этим утром ему везло. Неизбежных ошибок и случайностей было немного, и ни одна не вызвала серьезной задержки. Работа была тяжелой и неприятной, но он продолжал трудиться и примерно к полудню добрался до крыши.
Здесь сокольничий передохнул, сделал первый большой перерыв после начала.
Он прислонился к стене и закрыл горящие глаза.
Ему хотелось расслабить и мышцы, полностью забыть об усталом теле. Он не поверил бы, что возможна такая боль в теле.
Жажда его все усиливалась. Он вздохнул и потянулся к своему ничтожно малому запасу воды. Сколько ни думай над трудностями, меньше они не станут.
Он потряс фляжку и с сознательной безрассудностью выпил половину оставшейся воды. Если удастся выбраться, на поверхности множество питьевой воды.
Если не удастся… В любом случае дальнейшее сбережение крошечного запаса питья бессмысленно.
Тарлах несколько минут смотрел на пробку из земли, которую называл крышей, смотрел неподвижно.
Он боялся ее, боялся, что малейшая ошибка, малейшее недоброжелательство судьбы принесут с собой не задержку, а неминуемую смерть.
Но оставаться здесь — это тоже смерть, и потому Тарлах заставил себя подняться на груду. Наконец он оказался в месте, где можно было начинать работу.
Но, прежде чем взяться за орудия, он внимательно осмотрел крышу, стараясь спланировать свои действия.
Только чудо спасет его, если он начнет копать без логики и порядка.
Под ним материал груды. Над ним кора, такая же, как та, что подалась под его тяжестью вчера. Сзади камень самой пещеры.
Он должен добраться до этого каменного края отверстия, но прямо с этого места добраться невозможно.
Импровизированная лестница на груде обломков нигде не приближается к стене.
Совершенно непрактично копать кору и потом пытаться выползти. Гравий снова не выдержит его веса, и Тарлах опять упадет, как накануне.
Он покачал головой. Чтобы спастись, он должен найти относительно устойчивое и надежное место и оттуда прыгнуть к камню.
Прыжок будет длинным и опасным, потому что от него зависит жизнь, но сделать его вполне возможно.
Тарлах знал, что в прошлом не раз совершал такие прыжки, даже не задумываясь.

***

Работа продвигалась медленно, хотя приходилось перемещать не много материала. Вероятно, можно было бы действовать и побыстрее: груда слежалась и держалась достаточно прочно, но Тарлах зашел уже так далеко и ценой таких усилий, что не хотел рисковать всем ради нескольких минут.
Осторожно, бесконечно осторожно скреб он почву, пока, наконец, последний слой не раскрошился под его легкими ударами и над головой показалось голубое небо.
В тот же момент Тарлах вскрикнул и закрыл глаза руками. Скорчился, закрывая лицо, пока не прекратились слезы. Постепенно он позволил свету все больше и больше проникать к глазам, давал им возможность приспособиться к ослепительно яркому сиянию.
Он попытался представить, что произошло бы с ним, если бы все эти часы он находился в полной темноте, и смог только покачать головой. Вероятно, ослеп бы, пусть временно.
Когда Тарлах смог, наконец, снова выдерживать дневной свет, он ползком выбрался из ямы и лег на плотную массу обломков, затыкавшую ее.
Полежал так недолго, наслаждаясь ощущением утреннего воздуха на коже. Вслух рассмеялся, когда сквозь одежду начал пробиваться холод. Тяжелая работа помогала ему до сих пор сохранять тепло.
Но вскоре сокольничий отрезвел. Почувствовал близость приступа истерии и заставил себя успокоиться.
Он еще не освободился.
Тарлах осмотрелся и сразу стал серьезным. Граница между ломкой коркой и прочным камнем, хорошо видная снизу, здесь незаметна. Все кажется одинаковым, и даже его падение не обозначило ясно, где кончается опасность и начинается прочная почва. Он должен опираться на свою память и на чувство направления, так как граница между камнем и корой неровная. Рука его протянулась к фляжке — движение более нервное, чем подсказывает жажда.
Однако, ощутив первое прикосновение жидкости к губам, Тарлах тут же заткнул фляжку и вернул ее себе за пояс.
Если снова упадет и останется жив, ему придется ликвидировать ущерб, причиненный его самодельной лестнице, и совершить вторую попытку освободиться. Вид чистого неба делал мысль о самоубийстве гораздо менее привлекательной, чем в темных проходах внизу.
Тарлах посмотрел в ту сторону, куда должен прыгнуть, пытаясь по каким нибудь признакам определить расстояние.
И не увидел ничего, никаких примет камня.
Тарлах неожиданно улыбнулся и отступил на несколько шагов. Лучше прыгнуть подальше, чем пожалеть силы и снова упасть в яму, подумал он, разбегаясь на хрупкой почве. И прыгнул с относительно безопасной груды.
Уже в воздухе ему показалось, что он никогда не достигнет цели, что такой слабый прыжок доставит его только к середине коры.
Он упал, прежде чем успел ощутить панику, отчаянно вцепился в благословенно прочную почву.
Частично прочную. Земля под его правой ногой подалась, прихватив с собой окружающий участок. Тарлах почувствовал, что начинает скользить, но пальцы его впились в прочный край, он подтянулся, пополз, пока не оказался в месте, где ему не грозила опасность упасть.
Здесь воин полежал, пока его сердце не начало биться нормально. Он был полон радости жизни и свободы и согласен был лежать неподвижно и поражаться случившемуся чуду.
Но вот эмоции схлынули, вернулась способность мыслить рационально, и мозг подсказал, что само это облегчение может навлечь новую опасность.
Тарлах почувствовал, что достаточно отдохнул и успокоился. Он встал и начал осторожно спускаться с этого высокого и опасного места.

***

Радостный крик Бросающего Вызов Буре прогнал усталость Уны. Она крепко держала сокола, чтобы тот не повредил еще не зажившее крыло, и сжала коленями бока Орла, Сокол снова уловил след, Уна тоже.
Впредь ей уже не потребуется проводник. Им навстречу ехал Тарлах. Он был невероятно грязен, одно крыло его шлема согнулось вдвое, но сидел он в седле Леди Гей прямо и делал это, казалось, без труда.
Уне не нужны были призывы птицы, чтобы устремиться вперед, все остальные тоже поскакали и почти одновременно достигли сокольничего.
Он изумился, увидев их, но владелица долины в ответ на его вопрос только пожала плечами.
— Твой крылатый брат встревожился, и мы серьезно отнеслись к его беспокойству, очевидно, не без оснований. Что случилось?
— Я встретился с ребенком призраком…
Пира негромко застонала, поднесла руку ко рту, а Джерро отвернулся.
Уна из Морской Крепости не издала ни звука, но лицо ее смертельно побледнело, даже посерело, и ее лорд сразу понял, какую боль причинил ей.
Сокольничий быстро протянул к ней руки. Сжал ее руки, которые конвульсивно сжимали поводья.
— Какой же я дурак! Я невредим, думаю, что и дальше ничего со мной не будет.
Он посмотрел на целителей.
— Аден сказала нам, что разложение начинается быстро, через час, а я встретил призрак прошлой ночью или под утро. К тому же я не слышал плача, который всегда, как говорят, сопровождает нападение призрака.
— Ты прав, птичий воин, — ответил Джерро, — но как ты смог спастись, если встретился с нею?
Сокольничий наклонил побитый шлем.
— Прошу прощения, — сказал он, — и за то, что не подумал, и за то, что прошу вас потерпеть еще немного, пока к нам не присоединится Квен. Остальные тоже должны это выслушать, а я очень устал и не хочу рассказывать повторно.

***

Никто ничего не ответил. Все устали и погрузились в свои мысли.
Тарлах продолжал гладить сокола, успокаивая его, но голову он опустил, и мысли его, очевидно, были далеко.
Уна ехала рядом с ним. Вина и горе от возможности беды с ним заполняли ее сердце, она не могла не смотреть на него, искала признаки разложения, которое всегда вызывает встреча с этим смертоносным признаком.
Наконец, он почувствовал на себе ее взгляд, повернулся к ней и слегка улыбнулся. Нетрудно было догадаться о причине ее страха.
— Я думаю, что я вполне здоров, госпожа, только все тело избито. — Глаза его затуманились, голос упал. — Если.., если окажется, что я не прав…
— Тебе будет позволено уйти, — ответила она. — Как мужчине. Клянусь в этом. — Она подняла голову и заставила себя улыбнуться. — Однако, я верю, что ты здоров, что спасся от проклятия призрака.

***

Подгоняя лошадей, четверо вернулись в Лормт еще до захода солнца. Все устали до изнеможения, но сразу пошли в комнату Квена, где вместе с престарелым ученым ждали Дуратан и Аден. Тут капитан сокольничьих, наконец, рассказал о том, что с ним случилось.
Он не стал рассказывать о своем страхе, но не упустил ни одной подробности из встречи с девочкой призраком, хотя говорил негромко и покраснел. Его роль не соответствовала тому, что ожидают от человека его народа.
Закончил он своей теорией о состоянии Адилы и о том, что вызвало ее освобождение. Ответив еще на несколько вопросов, он попросил разрешения уйти. Ему хотелось только смыть с себя грязь и лечь в постель.

***

После его ухода в маленькой комнате несколько минут царило мертвое молчание. Потом все разошлись, позволив Квену тоже лечь.
Уна медленно возвращалась к себе. На сердце ее было тяжело от мысли об опасности, которой избежал ее лорд.
Она погрузилась в мрачные мысли и потому вздрогнула, как юная девушка, когда перед ней появилась Пира.
Женщина из народа сокольничьих извинилась и молча шла рядом, пока они не добрались до входа в комнату Уны. Здесь Пира распрямилась, сбросив с плеч груз усталости.
— Я приняла решение, Уна из Морской Крепости. Я поеду в Верхний Холлек с тобой и Горным Соколом.